Убогий, участник сетиратурного проекта

Однажды один мой кореш сказал: “Москва постоянно в туманном, бессолнечном состоянии. Над Москвой висит пелена смога, мрака. Солнца не хватает”. Я в принципе с ним, наверное, соглашусь.

Ещё одно утро в Москве началось для меня с похмельной прогулки по Арбату. Где я был? Что я пил? С кем я пил? И, самое главное, зачем я пил в ту ночь? Так или иначе, а нужно было срочно опохмеляться. Единственным местом, годным в это время суток для осуществления поставленной задачи, являлось одно всем известное капиталистическое заведение, название которого я вам не скажу даже в обмен на спасительные пятьдесят грамм.
Впрочем, нет, зачем же. Скажу, так и быть. Скажу несколько иносказательно, но так, чтобы всяко мыслящее существо поняло меня правильно! В приличном обществе эта Нездоровая Кухня именуется не иначе, как Фабрика Гамбургера. Ну, на худой конец, зовется Свинофермой.
Припомнив лишь самые приличные эпитеты, я почувствовал острую необходимость запить подбирающуюся к душе моей неизбывную тоску чем-нибудь прохладненьким.

Вообще свой первый нормальный алкогольный опыт произошёл где–то года полтора назад. Тогда я начал слушать музыку «ска», отрастил хаер и бакенбарды, стал носить клёши и узнал подлинное значение слова «промискуитет» (немедля забыл, правда). Более или менее начал читать нормальную литературу. Нет-нет, я вовсе не про комиксы. Первой такой «нормальной» книжкой стала почему – то поэт «Москва – Петушки» бессмерного Венечки Ерофеева.

Так, вот, об опыте. Выпив на свой день рождения водки и, не успев особливо, как следует захмелеть, мы отправились в близлежащую аптеку с целью покупки спирта. Выглядело это примерно так:
- Девушка, будьте так добры, пожалуйста, 96 % - го спирту!
- А зачем это вам спирт?
- Э – э – э… А там у нас авария произошла. Человеку плохо…
- Ой, тогда конечно! А может быть ему «скорую» вызвать?
- Да, нет! Я думаю, не стоит!
Далее оный спирт смешался в диких пропорциях с клюквенной газировкой… Но потом сия волшебная жидкость, не успевши осушиться даже наполовину, была смачно отправлена в ближайшую урну.

Заведение было пустым, как содержимое моего желудка. Взяв тягучий клубничный коктейль (по неподтверждённым слухам он хорошо помогает при похмелье), я вышел из закусочной дабы занять один из столиков на улице и, заодно и освежиться/проветриться.
За одним из столиков мирно располагался какой – то юноша, которому, похоже, в это утро было гораздо (о чудо!) хуже, нежели мне! Я подсел к нему. Юноша скромно занимал собою полстола. Глаза его были плотно закрыты, однако, вряд ли этот типчик спал: быстродействующий язык его каждую секунду уменьшал размеры мороженного в вафельном убрании.
Не скрывая интереса, я разглядывал чувака: подстрижен «ёжиком», на ногах – клетчатые шорты (больше походящие на семейные трусы), майка с изображением сурового Че Гевары…

Вскоре юноша оторвал фэйс от тэйбла и, кинув на меня беглый взгляд, быстро переместил его на коктейль. Сушняк, наверное, замучил. Помолчав с полминуты, он, наконец, выдавил из себя:
- Ну, будем знакомы, - протянутая мозолистая клешня сразу же вызвала во мне вихрь доверия. – Друг Белой Нации, можно просто - Друг…
Отпив из моего стакана, он осведомился, что же за жидкость проникла внутрь его тела, и, не дождавшись ответа, немедля заявил, что, как и я (и откуда он узнал?!), не очень–то жалует подобные общепитовские заведения.
В тот день в этом рассаднике капиталистической заразы проходила акция, связанная с десятилетием оного. Посетителям предлагалось на ватманском листе при помощи маркера написать своё пожелание (радостно выказать покорность этим зомбированным гадам и их желто-красному клоуну-убийце), что мы с Другом с радостью и сделали: вооружившись жёлтым маркером, я написал «Янки – гоу хоум!», а Друг - вовсе решив воспользоваться проверенной поговоркой, что талант – брат краткости - нарисовал букву «М», которая, согласно написанному младым математиком несложному равенству, оказалась тождественна гитлеровской свастике…

- Ах, вы – родинопродавцы! – горланил Друг. – Ах, вы - задолларожопорванцы!..
Метнув напоследок в оторопевших РАБов общепита пустую и оттого ненужную более посуду, мы вышли вон на поиски синей птицы. Счастья на свою дупу, то бишь.
Оказалось, у Друга остались деньги. Удалившись ненадолго, он вернулся с бутылкой пива объёмом в 2,25 л, которая была моментально опустошена вперемежку со связкой странных грибов, также взятых из неприкосновенного запаса моего нового товарища.

Недалеко от театра Вахтангова телевизионный клоун Василий Стрельников снимал очередное телешоу. На земле были разложены пенис – холдеры и прочая хрень.
- Подходите-подходите, типа, вы интересуетесь! – шептал назойливый коротышка-оператор. Сам же поседевший телешут вещал в матюгальник:
- Кукла Сева… Пенис–холдер… Игрушка «пенис–холдер»… Пожалуйста! Не проходите мимо!
Как ни странно, покупатели на эту херню нашлись довольно – таки быстро: не успел я и моргнуть, как Друг, успевший вновь изрядно захмелеть, полез в заветный эфир с целью приобретения жизненно необходимых предметов быта.
- Э – э – э, – остолбенел оператор, окидывая взглядом шатающегося Друга, примеряющего пенис – холдер то к носу, то к заднице. Иди – ка ты, брат, погуляй!
- Не брат ты мне, гнида чернобровая! – огрызнулся мой воинственный товарищ, но продолжать свои попытки не стал.
Несколько хиппарей попытались что–то сказать в камеру, воодушевившись его храбрым поступком, однако были отчислены по тому же адресу…

Когда материал был снят, и Василий Стрельников хотел скрыться с места происшествия, я нагнал его, с целью поговорить за жизнь и разобраться, почему это Друг был отправлен в долгое эротическое путешествие…
- А ты, чё, – обратился я, нагнав затухшую звезду. – Волосы что ли красишь?
- Нет, – соврал ТВ шут. – Я никогда не красил волосы…
Ну, и о чем, скажите, было разговаривать с этим пустоголовым медиа-вруном?! Я торжественно плюнул в его кругломорду и ушел прочь.

Мы направлялись в одно настоящее «контркапиталистическое», по словам Друга, заведение.
- Я там с Баяном Ширяновым познакомился! – воспользовавшись, случаем похвастал он.
Для тех, кто уж совсем Даун, и ваще ни хера не сечёт в литературе, поясняю, что «наш» Баян Ширянов гораздо круче, чем «ихний» Берроуз, ещё матерней и развратней…
- Но он же умер! – удивилось мое сознание.
- Я тоже так думал. Ан – нет! Я раз прихожу в книжный, спрашиваю почитать творения мертвеца, понимаешь, а они вдруг говорят какому-то чуваку: «Кирилл, тут молодой человек заявляет, что вы умерли!..». «Умер я, умер!» – заорал тот и начал хохотать. Я - к нему, конечно, сразу за автографом, а он мне и написал: «Х_й тебе, а не автограф! Твой Баян»… Правильно, говорит, потому, что автограф - это фигня, а вообще х_й, говорит, с тобой! И ещё дописал: «…пожирающим х_ем облака и наркотики…». А у самого денег не было на покупку «На игле» Уэлша. Тоже мне, гений!

Я внимательно выслушал всё это повествование. И даже почти поверил.

Заведение находилось на «Пушке». Пройдя по Малой Бронной, и прошароёбившись по тамошним узким дворам, мы оказались в заданном месте. Внутри было тесно. Книги напирали со всех сторон, давя своим интеллектуальным багажом на нервы, как… Однако, в целом, обстановка располагала к творчеству.

Когда мы вошли, к нам тотчас повернулся юноша, пьяный, счастливый, и сказал сосредоточенно-доверительно: "Трудное дело – борьба!"
Оказалось, что сегодня здесь будет проходить поэтическое выступление. Другой высокий худощавый молодой человек в очках шатался по книжной лавке, не скрывая своего волнения. Это и был поэт, чьи стихи мы должны были сегодня осязаемо лицезреть.

Мероприятие торжественно открыл устной речью служитель муз, пребывавший не только в возрасте, но и в состоянии изрядного алкодопинга, равно как и маразма. Он был пьян вдребадан. Весь в сером пиджаке, кажется, и в очках, с портфелем. Перед выходом на сцену он достал из старого портфеля стопку исписанных листов. Смотреть на него было довольно жутко. Он говорил одновременно механически и бессвязно - не то пьяный дервиш, не то раненый робот, который должен был изображать пьяного дервиша, но сбился с программы, поломал шестеренки и мечется теперь, истекая желтым машинным маслом. При этом он еще кричал, разговаривал на мертвых языках и совершал ритуалы, возможно, впрочем, вполне невинные. Но всё происходило в мрачном Козихинском переулке, где дуют холодные ветры – и оттого казалось, будто пьяненького культуртрегера осадили со всех сторон мелкие бесы и злобные водяные, и он отбивается из последних сил.

Выступая, этот деятель читал по бумаге, что в его состоянии не только извинительно, но неизбежно:
"А пошли вы все на х_й!.. Д-да... пошли вы все нна х_й! Э-э-э... Чмудаки гребаные, чмудаки... Нна х_й... (переворачивает лист) Д-ддда пошли вы все на х_й!!! И бл*ди все... И в звезду! Сейчас перед вами выступит молодое дарование! Пошли вы все на х_й!.. Настоящий талантище, бля! Я, бля, поэта с пеленок знаю! Он мне, бля, как сын! Куда вам понять его поэзию, бля!!! У, козлы долбаные!"
Речь была встречена бурными, продолжительными аплодисментами, как на съезде КПСС. Автор речи, человек уже немолодой, поклонился и героически вышел на свежий воздух самостоятельно, безо всякой поддержки.

Поэта, чей талант мы, по предположению оратора, не могли оценить должным образом, звали Тимофей Фрязинский. Если вы и впрямь - фраер и не фига ни петрите в радикальных изданиях и партиях, то вы, вероятно, и не слыхали о такой газете, как «Лимонка». Так вот, Тимофей часто публикуется в оном славном издании со своими эссе. Откашлявшись в кулачок и, аккуратно поправив очочки, молодой человек начал:
Пролетело ты, нету тебя,
Ты такое чужое, далекое!
Где ты, детство мое голожопое?
Где ты, детство мое краснощекое!

Лицо поэта забагровело. Он запыхался. Речь в стихотворении, шла о трудном этапе взросления, светлом образе пионервожатой, но более всего строки кричали о каком–то Владимире, и уж явно не Маяковском!

Спрашивают Вову:
- Зачем на свете Власть?
Отвечает Вова:
- Чтоб пожрать, и всласть!

Маленький мальчик нашёл пулемёт –
Больше в подъезде буржуй не живёт!

- продолжал молодой человек, кидая распальцовку направо – налево, словно он не в Москве, а где–то в Гарлеме, чего бы, на его месте, я делать бы поостерегся… Поэтические слюни разлетались в разные стороны.

В одном стихотворении Тимофея была строчка «…скоро мы все в говне и умрём!», после чего пьяненький Друг начал неистово аплодировать в ладоши… Его поддержала остальная аудитория (в количестве двух человек, не считая продавцов печатного слова). Поэт был счастлив. На его лице светилась улыбка, ясная и добрая.
Но Друг уже порядком захмелел, а потому продолжал хлопать, хотя овации были недолги.
- У меня дома было пятьдесят экземпляров моих стихов, - злобно проворчал Тимофей. - Но моя мама нашла их и все сожгла!
Зал снова восторженно зааплодировал.

- А что вы, молодые люди предпочитаете из литературы? – поинтересовался окрылённый сегодняшним выступлением поэт.
- Мне нравится японский писатель Юкио Мисима, – проронил Друг.
- Мисима? – завспоминал Тимофей.
- Да! – податливо промурлыкал культурный собеседник.
- Ах, Мисима... Япошка… Харакири… - с подозрительным блеском в глазах произнес неполовозрелый стихоплёт. Стало понятно, что литературу (за редким исключением) Тима не то что не знает, но и ненавидит:
- Ненавижу детские сказки! Дрянь - а не сказки! Например - дедка с бабкой колобок по последним сусекам наскребли, а он, скотина, сбежал, оставил их помирать с голодухи. Лисе достался. Какое-то полное дерьмо получается. Нужно дописать ее, к примеру, вот так - подавилась лиса колобком и сдохла. Колобок выбрался, живой, невредимый, мяса нажрался, шкуру лисью прихватил. И вернулся с добычей к дедке с бабкой колобок с мясом. Что с Курицей Рябой делать - не знаю. У меня воображения даже не хватает, чтобы смысл ее понять… И еще. Если бы жадный мальчик не купил у Буратины азбуку - Буратино пошел бы в школу. Учился бы он плохо, потому что чурка деревянная. В общем, был бы двоечником, часто оставался на второй год, связался бы с плохой компанией, начал пить, курить. С трудом поступил бы в ПТУ... Короче, всем понятно уже…

Честно говоря, дальнейшие события того дня восстановить мне; а более чем трудно; а в хронологически четком порядке – и вовсе, невозможно. Помню только, что были ещё водка, пиво, интеллектуальные беседы, опять водка, сухарики, рыба, и ещё водка, малосольненькие огурчики, снова водка, политика, экономика, портвейн.

В моей подкорке засели лишь обрывочные фрагменты происходящего в тот день:

- Мы можем предъявить Западу огромный счет! И то, что он наш злейший, вековечный враг, надо объяснять красочно и живо. Для этого до сих пор есть все: телевидение, типографии, легионы школьных учителей. Я тоже скоро буду в школе работать. Я, вот, когда буду учителем – всегда так буду учить! Россия обязана иметь сверхоружие. Ибо Запад уважает лишь силу и рядится в миротворческие тоги лишь перед тем, кто может сокрушить ему ребра. Но если Запад уверен в своей безнаказанности, он жесток, как всякий трусливый организм. Зная, что вооруженные подчас копьями и кремневыми ружьями эфиопы их не достанут, итальянцы в 1935-м бомбили их снарядами с нарывным газом. Зная, что им не ответят, американцы заливали Вьетнам напалмом, ядовитым "Эйджент оранж". Или стирали с лица земли деревни сербов. А потому русская держава должна быть могучей перед лицам заклятого, вечного врага!

- Но как же отказаться от попытки узнать истинные мысли и чувства женщины, которая знает твое сердце, словно клавиатуру, и заставляет его стонать и звенеть, как ей заблагорассудится?! Черт! До чего непонятная книга – человеческое лицо! Целые страницы заполнены какими-то личными мыслями, интересами, планами, фантазиями, страстями, надеждами и страхами. И вдруг – бац! Настает смерть и смахивает человека, как муху со стены, и никто не узнает, как работал этот маленький скрытый механизм, для чего он был создан, чему служил. Никто не скажет, хорош или плох был этот механизм. И трудно сказать. Всякие люди бывают.

Откуда в людях подлость эта?
Откуда в людях эта злость?
И отчего страдают где – то?
- писать об этом довелось!

- Любовь… Она - вечное чудо. Она не только озаряет радугой мечты серое небо повседневности, она может окружить ореолом и кучку дерьма. Как изменчиво для мужчины лицо девушки, женщины, ибо чаще всего оно - лишь зеркало, отражающее то страсть, то детскую прихоть, то душевное томление, и расплывается, исчезает из памяти так же легко, как отражение в зеркале; поэтому мужчине трудно узнать женщину, если годы изменили на ее лице игру света и тени, если одежда создала для нее новую рамку.

Моя постель пропахла рвотой,
Твоя - французскими духами.
В твою - одни идут пехотой,
В мою - другие табунами…

- Я поневоле любуюсь кипучим русским народом! Как же он ненавидит выходцев из грязных местечек, из пропахшего чесноком и потом убожества, которые пришли к власти в 1917-м году и превратили жизнь русских в скученную мерзость. Но не меньше он ненавидит и их собратьев, которые ныне застраивают Москву безлико-стеклянными храминами-пирамидами, увеличенными подобиями коммерческих ларьков. Как же далек русский народ от тупых кремлевских чиновников с обросшими шерстью сердцами, давно не читавших книг, с мозгами в водочных парах и с кассовым аппаратом в душе! Как непохож на этих уродливых недочеловеков с бегающими глазками, умеющих лишь плести тараканьи интриги даже ценой гибели собственного государства! Но не меньше чужд он и лощеным сорокалетним "мальчикам", экономистам и делягам, чей мир стиснут в пределах Садового кольца, в чьих головах - лишь буквари западного либерализма до каталоги роскошных магазинов. Ибо познать свою страну - это слиться с нею, обрести сверхвидение и способность объять необозримые пространства одним взглядом!
Сам этот путь восприятия имперских людей недоступен Западу. Ибо в нем господствует лишь примитивный материальный расчет, рационализм, норовящий расчленить сложное единство мира на простые составляющие. А это все равно что пропускать картины да Винчи через мясорубку. Они разлагают все на элементарные составляющие: вот - политика, вот - экономика, вот - фольклор. Они и Россию все время расчленяют то на регионы, то на какие-то уровни. Запад - царство анализа, но на синтез он не способен. Но расчленить, пусть даже и для познания - это значит убить.

Чего забыл я в мире этом?
Он без меня - и так уж тесен.
Всю жизнь быть проклятым поэтом -
А, в остальном, я бесполезен.
Быть таковым не интересно,
Терпеть нет сил такие муки.
Всю жизнь прожить мне бесполезно,
Как у меня имея руки.
И бесполезные во мне
Проходят всякие потоки.
Трудней становится вдвойне,
Как у меня имея ноги.

- Есть у нас люди, которых можно считать поистине русским золотым запасом. Чье тело - лишь несовершенная оболочка. Но на самом деле они и есть сама Держава. Эти личности ощущают ее просторы как продолжение себя, и все испытания Великой России переживают как личные. Распад Империи стал их жизненной трагедией, как если бы они лишились рук и ног. Кровавые междоусобья отзываются в них страшной болью, как если бы резали их собственную плоть.
Такие люди обладают мышлением планетарного масштаба и говорят с давно умершими предками, как с живущими рядом. Уникальное чувство страны, бродящих в ней энергий и вызревающих центров силы делает их скульпторами грядущего. И так же, как мать предугадывает болезнь своего дитя, они знают о зарождении будущих бедствий Империи. Есть в таких душах нечто мистическое, глубинное. Какой-то внутренний слух, им слышат они и голоса умерших, и треск геополитических напряжений, и едва уловимое дрожание незыблемых на взгляд непосвященного громад, и ток жизненных сил страны. Более того, скажу я вам, я сам - из таких!!! Да!

Так выходит, в конечном итоге,
Через задницу все получается.
И на сердце, с душою, тревоги.
И мой х*й бесполезно болтается.
Но наступит когда–нибудь день,
И я стану тогда интересен.
Скажет каждый кому то - не лень:
«Тима, как ты умен и полезен!»

- Знаете, почему Создатель создал нас такими, чтобы мы не могли заполучить свое счастье всё и сразу, а только маленькие кусочки и только иногда? Он нас создавал не ради нас, а ради себя (если бы он создавал нас ради нас, все поголовно были бы такими счастливыми, что ващще!). На хрена? Пока неизвестно, можно только догадываться.
Может быть, Он пытался моделировать процессы развития его собственного больного общества, а может быть, Он пытался решиться свои проблемы с нашей помощью, подкидывая нам для решения задачи типа поиска лекарства от СПИДа или рака, от которых страдает и его мирок, ведь не взялась же атипичная пневмония неоткуда, как и чума в свое время. Мне же кажется, что Он мог создать нас просто ради забавы, чтобы с интересом смотреть сериал под названием "Человечество". В двадцатой серии - вторая "мировая" война, в двадцать первой - мировое господство России под предводительством В.В.П., в двадцать пятой - покорение Марса, и так далее. И сидит он, бля, в аналоге нашего кресла, попивая аналог нашего пива и покуривая аналог наших шишек, и прикалывается над серией, в которой завоевали Ирак.
И что же тогда, бля, получается? Создатель хочет, чтобы мы думали, что живем ради получения удовольствия, ради счастья, в то время как на самом деле живем мы для того, чтобы Его развлекать. Получается на?балово прямо таки вселенских масштабов!!! Ну и х_ли? Где, бля, моя персональная нирвана?
Поэтому, когда начинают за=бывать проблемы на работе и в личной жизни, я понимаю, что все эти проблемы - всего лишь часть ах=енного мегашоу, которое будет длиться вечно, и участникам которого платят почему очень мало, нерегулярно, да еще и в какой-то странной валюте, как бишь она называется… Ах да, она называется "счастье".
Так что кладите на все болт - и будьте счастливы! А, глядя в небо, подмигивайте Ему иногда, и однажды, возможно, он подмигнет вам. По крайней мере, я на это надеюсь, и мое Я со мной соглашается. А еще, веселитесь пока можете, а то х*й его знает, за%бем мы Его, и решит Он лавочку нах%й прикрыть. Вот тогда будет уже полный безоговорочный п*здец. Но до этого еще далеко. Так что у нас с вами есть еще лет сто. Мне лично хватит.

Мы шли по практически уже ночной столице. Уже было около часа ночи, что означало то, что мы опаздываем на последний поезд метро.
- Хороший, Тим, у тебя стих про Вову!
- Да что о нём говорить – то… - вздохнул поэт, явно утомлённый сегодняшним успехом.
- Да! – из солидарности согласился я.
- А я если бы захотел, – завёлся Тимофей, поправляя очочки, когда мимо нас проехал шестисотый «мерин». – Я мог бы пойти работать и накопил бы на такой же шестисотый… Вот!
- Зачем же на шестисотый–то? – не без ехидства вопросил плохо державшийся на ногах Друг. – Революционеру надо сразу броневик, а не шестисотый…
- Броневик! – умилился Тимофей. – Как же вы правы… А как ваше имя, простите?
Друг представился в который раз за день:
- Марфа Васильна я!
- О–о–о! – заверещал Фрязинский то ли от обостренного восприятия чувства друговского юмора, а то ли от вида пьяных анархистов и прочих представителей золотой молодёжи, традиционно тусующихся около станции «Пушкинская».

Мы попрощались у входа в подземку – Тимофей решил пойти погулять и поразмыслить о бренности жизни.
- Мы ещё услышим друг о друге! – сказал он и пытался удалиться, растворившись в ночи и сверкнув на прощание своими дешевыми очками.
И тут вдруг он вытягивается, напрягается, его начинает трясти, он теряет равновесие и падает на грязный асфальт. При падении Фрязинский сильно ударяется головой об асфальт. Его скрючивает. Подбежавшие незнакомые парни, как и положено, суетятся около лежачего. Дескать, ты чё мужик? Чё с тобой? И все такое. Обычное непонимание. Я делаю несколько шагов назад. Объясняю им, что у гражданина эпилептический припадок. Надо засунуть что-нибудь между зубов. Ему засовывают ремень от его же плаща, чтобы не прикусил язык. Затем, вижу, что Тимка наш хрипит и испускает изо рта пену. Переворачиваю его на живот. Делаю это осторожно и брезгливо, чтобы не запачкаться. Голова у бунтаря разбита, из нее течет кровь.
Всё это происходит спокойно и обыкновенно, как всё в этой жизни. Я тоже спокоен и даже равнодушен, как врач, давно от всего подобного уставший. А может, это погода так действует. Незаметно для окружающих кладу ему руку на спину, в область сердца. Мысленно произношу короткое благословение. Убедившись, что жизнь Тимофея вне опасности, оставляю его на попечение окружающих граждан, милиции и врачей скорой помощи.

Мы спустились в подземный мир.
- Молодые люди, – послышался сзади чей–то трогательный голосок.
Мы обернулись – позади стоял старичок с белой, словно, берёза, бородой.
- Скажите, молодые люди, - ещё раз обратился к нам инфантильный старец. – А на какую станцию вы держите путь?
- На «Каширскую», - ничуть не смутившись, ответил я незнакомцу за себя и за Друга.
- А может, ко мне на «Белорусскую» заедем? – нагло предложил старичок, добавив аргумент в сторону принятия этого предложения. - Это же ближе! Намного ближе!
- Ладно! – ответил уже Друг, а затем, переведя свой взор с него на меня, добавил. – Дают – беги, а бьют - бери…
- Молодец, - похвалил его старичок и трогательно заулыбался. – Далеко пойдёшь!..

Вместе мы вышли из метро и, минуя местный Лас-Вегас, углубились в жилой массив. Мы шли какими – то дворами. Не сразу, но понял я, что мы просто ходим кругами.
- Скажите, - поинтересовался я, уже не особо довольный, что мы здесь. – А мы сейчас правильно идём?
- А мне всё равно! – равнодушно ответил старичок, даже не обернувшись.

В конце концов мы подошли к какому – то дому. Наш проводник подошёл поближе и надрывисто прохрипел:
- Кири – и – и – и – и – илллллллл!
Никто не отвечал.
- Помогите мне! – захныкал старичок, которого, как выяснилось позже, звали Ефимом. – Давайте же, ну-ка, все вместе: Кири – и – и – иллллл!
Мы пожали плечами и присоединились к нему:
- Кир – р – р – ри – и – илллллллл!
Вскоре окно на пятом этаже отворилось, и в нём показалась чья – то голова. Это, видимо, был Фимин друг. Он оглядел нас мутным взглядом, скорчил страшную гримасу, вдруг лицо его изменилось, он побледнел и…

В метре от Друга по тротуару распласталась рвота Кирилла, упавшая сверху.
- Голубчик, – захрипел Ефим. – Я к нам привёл прекрасно образованных молодых людей. Посидим – покумекаем, чайку с водочкой попьём!
От последнего предложения повелитель рвоты явно оживился, принявшись неистово жестикулировать, мол, все сюда. Мы поднялись по крутой лестнице наверх и остановились у обшарпанной двери, исписанной волшебными словами, обозначающими в весьма грубой форме всякие половые органы. Прочитав каждое по - нескольку раз вслух, старичок настойчиво постучал кулачком в дверь. О существовании звонка здесь и не догадывались. Спустя минуту, словно специально выждав, дверь отворил красномордый вьюноша, хозяин квартиры. Он оглядел нас с ног до головы и, перетаптываясь с ноги на ногу, впустил – таки во внутрь, попросив нас одеть поверх уличной обуви музейные тапочки, и ничего не трогать руками.
- Кирилл, – выдавил он, шатаясь. – Хайль, Гитлер!
- Вячеслав, – ответил я на странное приветствие.
Друг счёл себя выше подобной херни и первым переступил порог. Я последовал за ним, а старичок, затерявшись на момент, вошёл последним.
Внутри квартира оказалась гораздо краше двери, в неё ведущей. Когда мы вошли – просто натурально обомлели: оказывается, похищенные в музеях мира произведения изобразительного искусства попадают именно сюда. К сожалению, я не особенно соображаю во всех этих голландских и фламандских художественных школах, однако оригиналы картин пятнадцатого столетия с голыми тетеньками не оставили равнодушным даже меня.

[b]Продолжение здезь:[/b] http://sta-sta.narod.ru/life/ubogiy/romantic.rar